Этану хватило первых двух минут поутру, чтобы понять — это будет один из Тех Дней.
Обычно ему приносили на реставрацию разбитые юбилейные вазы, не слишком ценные, но по каким-то причинам любимые, или поцарапанные шкатулки, или растрескавшиеся и лопнувшие по корешку толстые коллекционные книги, которых никто за всю их жизнь не читал ни разу. Картины попадали к нему редко — если владельца хватало денег на реставрацию, они нанимали известных в художественных кругах специалистов — с образованием и репутацией.
Вероятно, именно по причине отсутствия репутации, а значит, и риска столкнуться с кем-то знакомым, барон Фон Холль прошлым утром принес в его мастерскую здоровенный, в рост самого Этана, портрет пышной полуобнаженной дамы. По центру портрета красовалось пятно оплывшей пузырчатой краски — как объяснил неловко барон, любовница, не знавшая о наличии у него законной супруги, отреагировала на новость выбросом кипятка прямо в нарисованное лицо ни в чем не повинной женщины. «Маги», морщась, сказал барон — Этан кивал согласно понимающе (он умел соглашаться и понимать, платили бы только); а супруга вернется к концу недели, а ему с ней за это объясняться...
Итак, работа была масштабная — и срочная, и обещала или обеспечить Этана материально на следующие пару месяцев, или оставить без любой приличной клиентуры вообще, поэтому вчера он весь день, не считая трех перерывов на чай, провел на ногах. На счастье Этана и барона, вода, которой запустила в соперницу бедная обманутая женщина, была чистой, так что обошлось без разводов и неприятных наслоений. Однако там, где кипяток прожег три слоя лака, краска была безнадежно размыта, и первоначальные надежды Этана подсушить картину, а потом закрасить трещины и тем ограничиться, пошли прахом.
На ночь он оставил картину лежащей плашмя на полу, придавленной остывающим утюгом с обратной стороны от мокрого пятна. За ночь идущий волнами холст должен был прийти в сносное состояние, так что к вечеру текущего дня Этан сможет восстановить на местах утраты грунт...
Если встанет с кровати.
Две минуты. Обычно Этан по старой, еще школьной привычке, поднимался сразу, как открывал глаза, и успевал за те же две минуты одеться и начистить зубы, чтобы потом еще минут десять возиться с гребешком и приводить в порядок волосы. Но он все еще лежал, а значит, можно было готовиться к худшему.
Этан повздыхал еще самую малость, потом нашарил у кровати надежную рукоять костыля, поднял его и хорошенько постучал по стене над изголовьем.
Стены в доходном доме были тонкие, наверняка в соседней комнате слышали даже то, как он ворочается и охает, готовясь вставать. Но стук был условленным сигналом, и как раз когда Этан нашел в себе силы неловко сесть в постели, в его комнату бесцеремонно ввернулось маленькое шустрое создание.
— Тю, — сказало оно, демонстрируя щербатую улыбку. — Да ты совсем разваливаешься, а?
— Старших нужно уважать, — ответил Этан наставительно, но несколько рассеянно, занятый одновременно с морализаторством анализом и пересмотром состояния своего бренного тела.
Тело было в состоянии, близком к плачевному. Удивительно, но больше всего в такие дни болели руки, потому что именно на них приходилось больше всего веса; например, прямо сейчас Этан даже не был уверен, что может в полной мере пошевелить плечами — их словно набили вместо мышц и костей базальтовой крошкой, на каждое движение скрежещущей у него под кожей. Болела и поясница, натруженная сверх всякой меры, и, уже привычно, растянутые и растревоженные мышцы бедра. Этан знал, что у тех, кто лишался конечностей неожиданно и в сознательном возрасте, случались иллюзии боли в тех местах, где оные располагались раньше, но его судьба миловала.
И на том спасибо.
— Ну, ну, — Тишек боднула его плечом, заставила взяться двумя руками и неохотно подняться с кровати; она доставала ему до подбородка и напоминала скорее мальчика-подростка, чем девушку двадцати с лишним лет — чем она пользовалась к собственной выгоде, выдавая себя за подростка-подмастерья то в одной мастерской, то в другой. Этан не спрашивал, от кого она прячется, а она не спрашивала, где он воевал, и того, что иногда он давал ей пару монет за помощь в простейших бытовых делах, хватало, чтобы скрепить их невольную дружбу получше любой клятвы на крови. — Давай, развалина, ты сам давал наказ не позволять тебе гнить в постели. Иди гнить в свою мастерскую, там все равно воняет так, что никто и не заметит...
Пока он путался в рукавах рубашки, вспоминая, какую руку куда всунуть, Тишек успела принести воды и разложить его бритвенный набор. Пока он возил лезвием по челюсти, не столько сбривая несуществующую щетину, сколько оттягивая момент выхода из дома, Тишек принесла миску жидкой овсянки. Пока овсянка искала свое место в этановом пищеводе, Тишек потерла от пыли его туфлю и помогла сунуть в нее ногу, не заставляя «дедушку» сгибаться и возиться с этим лично.
Ты любишь свою работу, напоминал себе Этан, пока Тишек помогала ему застегнуть пальто и повязать шарф. Любишь, и будешь любить еще больше, когда тебе дадут за нее деньги. Деньги — это хорошо, деньги стоят того, чтобы выходить на улицу, даже если там холодно и льет дождь, а твоя любимая (потому что единственная) нога дрожит, как мартовский заяц, и являет собой сомнительную опору.
Обычно дорога до мастерской занимала у Этана чуть больше получаса. В хорошие дни он даже находил ее приятной — он нарочно выстраивал маршрут так, чтобы огибать самые гадкие места района, так что шел он по довольно милым улочкам, где иногда попадались даже клумбы или улыбчивые ребятишки. А рынок, с его нескончаемыми красками, лицами и запахами, сам по себе был аттракционом, от которого Этан редко уставал.
Но сегодня был один из Тех Дней, поэтому улицы были особенно серыми и мерзкими, подсовывая лужу за лужей и трещину за трещиной.
Не облегчало ситуацию и то, что Этан был увешан сумками, как походная лошадь. Банки с рыбьим клеем, мед и мел, смола и даже дорогущий пчелиный воск — барон стоил того, чтобы вложиться в его заказ полностью; всего этого добра в мастерской Этана не было довольно давно — он не обновлял запасы с тех пор, как в последний раз к нему приносили на реставрацию полотно, а это было больше года назад. Прихватить с собой пришлось и часть инструментов из тех, которые Этан попросту боялся оставлять в мастерской — может, Юго-Восток и был приличнее Восточного района и тем более Западного, но совершенно безопасным его назвать было нельзя, а у Этана нервно екало сердце, стоило представить, что ему снова придется покупать шпатели и дорогие колонковые кисти. И, наконец, свернутыми в рулоны он нес несколько листов, на которых половину ночи делал наброски. Барон был так добр...
— Ша! — какая-то рыжая кошка, вспугнутая повозкой с лошадью, кинулась ему под ноги, и Этан еле устоял. Этого только не хватало — если он вдруг упадет, что-нибудь разобьет или сломает, что с ним будет, пока кости зарастут?
Торговка фруктами, выкладывающая товар с тележки, выразительно подняла брови, и Этан ответил ей унылым взмахом кисти. Он был уже на полпути к мастерской, и так как ходил он одной дорогой вот уже почти три года, владельцы местных лавочек в некотором роде его знали. Ну или хотя бы узнавали. Попробуй не запомнить такую выразительную личность, как же...
Итак; барон был так добр, что предоставил Этану не только словесное описание картины, какой она была до инцидента, но и крохотный карманный портрет своей жены, чтобы Этан мог восстановить ее черты с точностью. И все же работа предполагала в себе полет фантазии напополам с интуицией, и оставалось только надеяться, что баронесса не помнила картину в мельчайших деталях и не сможет уличить мужа в подлоге — потому что, как пить дать, шишки посыпятся на реставратора, и тогда — да что не так сегодня с этими котами? Этан махнул костылем, не столько стремясь попасть попасть по теперь уже двум животным, прошмыгнувшим мимо, сколько выражая свою фрустрацию.
Зря. Потому что следом за кошками с бешеным лаем промчались две лохматые, донельзя счастливые псины.
— Шшш... — следующая тирада Этана состояла преимущественно из шипящих, из чего безошибочно можно было сделать выводы о ее акварском происхождении. Ругался Этан не то что бы часто, но всегда со вкусом и предпочитал использовать для этого выразительный язык водного народца — благо, у него были годы, чтобы отточить свое произношение и не заставлять уши Шамси кровоточить (Шамси был склонен драматично преувеличивать).
Этан чудом сбалансировал, упираясь одним костылем в мостовую, но — вот незадача! — три рулона бумаги, придержанные вторым локтем, отлетели в сторону. Попытка схватить их была инстинктивной и совершенно напрасной, потому что от резкого движения с плеча съехала сумка, ее внутренности опасно звякнули, Этан принялся ловить уже ее, и уже не удивился даже, когда из второй сумки на проезжую часть радостно выкатился комок воска размером с небольшой кочан капусты. На счастье Этана, он был завернут в чистый кусок ткани. На его несчастье, стоил этот воск как половина его ренты за месяц, и теперь его ждала судьба блина под колесами очередного экипажа.
Зато рыбный клей спас, думал Этан, безотчетно прижимая сумку с банками к груди. Кажется, одна треснула и теперь заливала внутренности сумки — если отчетливый знакомый запах Этану не мерещился. Ну, шшш. Просто шшш теперь.
Возможно, в Такие Дни правда лучше оставаться в кровати.
Отредактировано Этан Сивиль-Терео (2017-04-16 23:25:32)